На том самом выступе, на обрыве у лога, выложили из обломков кирпичей окружность. Набрали в логу несколько ведер мягкой глины (надо сказать, была работка!), выстелили глиной внутри окружности площадку. Из собранных на свалках фаянсовых осколков — разноцветных и блестящих — стали выкладывать циферблат. Получался пестрый, непонятно что изображающий узор.

— Дикий абстракционизм, — сказала Лика. Но она руководила укладкой черепков, и «абстракционизм» вышел красивый. Что — то вроде неземных, перепутавшихся крыльями птиц.

По кругу разместили вверх блестящими донышками пустые консервные банки. На них черной нитрокраской написали римские цифры. Это для «нормального» времени. А для истинного полдня выложили чисто — белую тонкую полоску.

Посреди круга решили поставить гладкий двухметровый шест — нашелся такой в Андрюшкином сарае. Покрыли той же нитрокраской. А для верхушки Квакер вырубил из тонкого дюраля силуэт петушка.

— В честь петуха Евсея, — усмехнулся он.

Евсей отражал солнце, как серебряный.

Встали вокруг часов. Тонкая тень шеста подползала к белой сияющей черте. И наконец закрыла ее.

— Ребята… — сказала Лорка. И взяла за руки с одной стороны Ваню, а с другой Квакера. Квакер, видать, слегка застеснялся, но другой рукою взял за ладонь Тростика. А тот — Лику. А Лика — Тимофея… В общем, все сцепились руками, и получился ребячий круг.

— Все здесь, да? — спросила Лика, хотя и так было ясно, что все.

— И Агейка, — вдруг тихонько сказала Лорка.

— И Гриша Булатов, и Павлушка Григорьев… — откликнулся ей Никель.

— И Костик, и Ремка, — проговорил Ваня, и у него щекотнуло в горле…

Помолчали, ощущая толчки крови в ладонях.

— В общем все мы тут… — вздохнул Андрюшка Чикишев.

— И всегда… — сказал Никель…

А через день часы оказались разломаны, растоптаны, разбиты. И опять собрались все. И стояли молча. Просвеченные солнцем уши Квакера пылали, как два сигнала боевой тревоги. Наконец Квакер выговорил:

— Ну, Рубик, ну, с — су… сволочь…

— А что теперь будет с часами? — спросил Тростик. Он успел слазить под откос и храбро отыскал в кусачих травах помятого, но уцелевшего Евсея.

— Сделаем снова, — сказал Квакер. — У меня на дворе. Даже лучше будут. Вместо глины я приготовлю цементный раствор. На века…

И за два дня сделали часы снова. Почти такие же. Тростик сказал, что «даже лучше».

— И пусть теперь эти гады сунутся, — добавил Квакер. — Матуба оборвет им штаны и… все остальное…

— Игорь… — сказала Лика. — Здесь дети…

— Ну, не всё. Частично, — уступил Квакер.

Затем опять встали вокруг часов. Опять дождались настоящего полдня и вспомнили тех, кто был здесь незримо. Все равно эти мальчишки были!..

И старый профессор по прозвищу Граф сейчас тоже был мальчишкой, хотя, наверно, не знал об этом…

Стоял самый конец июля. Солнце палило, как в июньские дни. Закаты стали наступать чуть раньше, но пока на это никто не обращал внимания.

«Еще целый месяц…» — думал Ваня. Лорка была рядам и держала его за пальцы. На реке ритмично вскрикивал буксирный катер…

Саша Юхманов

— Изверги! — слезно возглашала Андрюшкина бабушка Евдокия Леонидовна. — Как я буду теперь смотреть соседкам в глаза?!

— А ты смотри мимо глаз, — посоветовал Андрюшка. — На уши или еще куда…

— Молчи, паршивец!.. Степанида Игнатьевна сама не своя. Говорит: всю смородину ободрали в огороде.

— А ты скажи ей, что вранье — это грех, — посоветовал Андрюшка. — Мы в огород и не совались. А если смородина свои ветки вывешивает за плетень, прямо к дороге, кто виноват? Какой нормальный человек пройдет и не сорвет ягодку?

— «Ягодку»! — ахнула Евдокия Леонидовна. — Небось, полпуда!

— Да какие полпуда! — постарался отстоять истину Федя. — Она уже перезрела давно, там остатки… А зачем вывешивает? Провоцирует прохожих…

— Ты умными словами не закрывайся!.. Про… ци… Я вот вас сейчас процитирую! Где мой мешок?

— На балконе твой мешок, на перилах, — напомнил внук. А Федя попросил:

— Баба Дуся, только вы его сначала выхлопайте. А то в прошлый раз столько пыли было, не продохнешь…

— Вот о вас, о двоих злодеев, и выхлопаю, — пообещала Евдокия Леонидовна.

— А почему о двоих! — возмутился Никель. — Опять неравноправие! Я тоже…

— Святые силы, да тебя — то, Никитушка, за что?! — изумилась Евдокия Леонидовна. — У тебя ангельская душа…

— Ага, «ангельская», — заметил Федя. — Трескал больше всех.

— И не больше, а столько же, — уточнил Никель.

— А я! — востребовал справедливости Ваня! — Я ведь тоже там был, мы одинаково…

— Ванечка, да тебя — то как можно! Ты же гость, не чета этим иродам!.. Вы, небось, там в вашей Москве настоящих ягод и не видите. Одна какая — нибудь синтетика, вроде черной икры из нефти…

Ваня хотел заступиться за Москву, но Евдокия Леонидовна твердыми шагами покинула комнату. И скоро вернулась. Однако не с мешком, а со смородиной в большой стеклянной миске. И с ложками.

— Лопайте, мучители… Сейчас молока принесу…

— Вот это настоящая педагогика, — сообщил Андрюшка, двигая к столу табурет. — Воспитание добром и любовью. Наша бабушка — настоящий Макаренко. «Заслуженная макаренка России первой степени»…

— Доберусь я, узнаешь «макаренку», — пообещала Евдокия Михайловна. — Больше не вздумайте к чужим ягодам соваться…

— Куда там соваться — то, — сказал Никель, отправляя в рот полную ложку. — Все равно уже ничего не осталось…

— Ох, Никита. И тебя они переделали на свой манер, — пригорюнилась Евдокия Леонидовна. — Такой был мальчик… Хорошо, что хоть Ванечку не успеете испортить, уедет скоро…

Ничего хорошего Ваня в этом не видел. И тоскливое предчувствие отъезда заглушил двойной порцией смородины и глотком холодного молока. И утешительной мыслью, что «еще три недели»…

Это происходило на даче у Чикишевых, где Трубачи, Никель и Ваня проводили августовские дни. Ваня отпросился сюда у Ларисы Олеговны, и та после долгих наставлений и после консультаций с Андрюшкиной бабушкой отпустила внука. Потому что пора ей, Ларисе Олеговне, было выходить после отпуска на работу в свою страховую компанию «Ариадна» (в контору, где, по словам Графа, заняты двумя делами: обсуждением новостей и отчаянными попытками ни за что на свете не выплачивать клиентам законные вознаграждения).

— Но только ты должен мне обещать, что не будешь там… — И дальше следовал бесконечный перечень того, что Ваня «не будет». Ваня охотно обещал исполнять все пункты, которые тут же забыл.

Дача была в тридцати километрах от Турени, на краю деревни Черкишево. Мальчишек отвезла туда на машине Графа неутомимая Марго.

И началось дачное существование. Неспешное, беззаботное и почти беспечальное. Слегка (а временами и не слегка) Ванину жизнь омрачали только два обстоятельства: то, что время движется к осени и что рядом нет Лорки.

Лорку родители наконец самым решительным образом затребовали из Турени на свой загородный участок. Ее старшая сестра готовилась поступать в институт, и «должен же кто — то помогать престарелым отцу и матери!». Правда, Лоркины мама и папа были не столь уж престарелые, они бодро трудились какими — то агентами в компании «Стройпланета» и обладали решительным характером. Много не поупрямишься. Но Лорка шепнула Ване: «Все равно удеру…» И это его слегка утешило.

Квакер уехал к дядюшке в Каменск.

Лика (в сопровождении Тростика, разумеется) отправилась в недельную экспедицию с юными живописцами из Дворца школьников — «на пленэр», как изящно выражались эти растущие таланты.

Тимофея Бруклина, по некоторым слухам, родители увезли на самолете в Геленджик. По другим слухам, он заперся дома и сочинял поэму, где были такие слова: